психология

Рюмкофобия

На первый взгляд Наталья показалась мне уверенной в себе, слегка нарцистичной. Она очень контролировала себя: зажатая поза, натянутые интонации голоса. То, с какой стеничностью и холодностью она говорила о своей важной социальной роли: «Я часто провожу презентации новых продуктов компании…» навело меня на мысль о гиперкомпенсации и вытеснении болезненных чувств. Она как будто пыталась мне доказать, что у нее все в порядке. Нарцистический вызов я радостно поддержала и поделилась наблюдением: - Похоже, что вы вполне успешно справляетесь со своими проблемами? - В общем, да. И, выдержав паузу, добавила, слегка улыбаясь: - Тогда зачем вы здесь? - Я не могу контролировать свои руки. - А что с ними? - Дрожат. Когда на меня смотрят другие люди, особенно когда их много, мне трудно держать себя в руках. Следующие 20 минут она рассказывала о различных социальных ситуациях, в которых она чувствует дискомфорт, и это ей удается скрывать. Когда же дело доходит до выпивки, тут уж все видят, что у нее дрожат руки и это она оценивает как полный провал и «кошмарный ужас» ее жизни. Здесь было много энергии, и я решила двигаться в эту сторону. Я дала ей выговориться. Пока она говорила, у меня перед глазами пронеслись одна за другой сцены из моего детства, когда меня заставляли делать то, чего я не хотела, например, петь и играть для гостей, и что при этом чувствовала. Боль, обида, злость, раздражение, стыд, тревога, страх, отчужденность и множество других чувств резонировали во мне как на ее рассказ о себе, так и на свои воспоминания. Я рассказала о том, что со мной происходит в качестве поддержки. Она энергично закивала головой. Я уточнила, действительно ли много переживаний связаны с этими ситуациями и получила подтверждение. Затем я удивилась несоответствию интенсивности эмоций и холодно-рациональному предъявлению переживаний и предположила, что, возможно, она что-то делает с собой. Она согласилась. Я прояснила чувства, что сопровождалось катарсисом. Затем дала немного теории. Нарисовала схему очага возбуждения в головном мозге, рассказала про отвечающие за аналогичные процессы конкурентные очаги на примере страха и объяснила, как манипулятивная стратегия подпитывает очаг патологического возбуждения. В конце встречи я почувствовала расположение к ней, мы поболтали немного на совсем отвлеченные темы, и я получила удовольствие от беседы с умной собеседницей. На этот раз на вопрос, что такое психотерапия, я сказала «познавательно - эмоциональная переработка первичных чувств во вторичные вкупе с мышлением и речью». Проговорила правила лечения: непрерывность, конфиденциальность, долговременность. Мы договорились на 10 встреч. Она попросила медикаментозное лечение в виду того, что ей необходима немедленная помощь: презентации и прочие мероприятия продолжаются. Я назначила ей грандаксин с вегетостабилизирующей целью. Я диагностировала ее расстройство как генерализованное тревожное по следующим признакам: мышечная напряженность, вегетативная лабильность, озабоченность своей психической целостностью (листерофобия), навязчивые размышления и проекция негативных переживаний на будущее. Такой диагноз я записала в амбулаторную карту. В плане терапевтических стратегий я задумалась над тем, где бы еще подчитать о перфекционизме (и особенно о невозможности быть идеальным собутыльником), терапии стыда и нарцистическом вызове. Благо есть гештальт-сборник! Сессия 2. К началу второй встречи у меня было достаточно много и личного и профессионального интереса. Она пришла с опозданием и забилась в уголок, так, что ее почти не было видно. Как будто хотела от меня отгородиться столом. Я немного помолчала, чтобы дать ей успокоится и осознать, что со мной происходит. - Наталья, я тебя почти не вижу. Ты сидишь так далеко, что я с трудом различаю, что ты говоришь. Мне сложно проводить так сессию. Ничего, если я пересяду? Ориентируясь на ее переживания, я выбрала расстояние, которое было комфортным для нее и меня. Ее наполовину закрывал стол. Большую часть сессии заняла формулировка запроса и расстановка точек над ё. Я разделила зоны ответственности. Рассказала о себе, чтобы познакомиться и снизить уровень тревоги: кто я, что могу, чем не занимаюсь. Что все, что мне надо для того, чтобы ей помогать – это прямая и четко сформулированная реалистичная просьба о том. Что такое «то», мы выясняли достаточно долго. В итоге запрос звучал как: раскрепоститься, чувствовать себя свободно в социальных ситуациях, критерием являлись телесные переживания расслабленности и комфорта. Наталья постоянно выходила из роли клиентки и оценивала мою работу: - Слова, слова и никакой конкретики… - Хорошо. А что должен, по-вашему, делать хороший психотерапевт в этой ситуации? Естественно, она хотела совет, который бы в одночасье решил все ее проблемы. Конечно же, я не стала принимать ответственность за ее жизнь. Повторно идти через рациональное объяснение было глупо. - Я сейчас вспомнила о том, как в сказках происходят чудесные превращения. Волшебник творит заклятие и героиня обретает мистическую силу. Я выдержала паузу, вдохновенно погружаясь в сказочные переживания. Однако в тех же преданиях и мифах героиня, прежде чем получить что-то, как правило, должна пройти через ряд испытаний, например: трое башмаков железных износить, трое посохов железных изломать, трое колпаков железных порвать. В психотерапии много необычного, но это не сказка, а скорее путешествие: местами приятное, иногда напряженное. На всякий случай я предложила ей терапевтическую сессию, мое предложение она тут же оценила как глупое. Посмотрев на ее позу, прислушавшись к агрессивным ноткам в голосе, я предположила, что ей страшно и она мне не доверяет. И поделилась своей проекцией. Она, не раздумывая, отвергла мою версию. Ее поведение сейчас настолько не вязалось с тем милым предъявлением себя в конце первой встречи, что некоторое время я просто провела в замешательстве. Когда я поделилась с ней своей феноменологией, она посмотрела на меня скептически. - Знаете, Наталья, я вспомнила ваш запрос, и вот я о чем думаю: когда меня постоянно оценивают, просто невозможно расслабиться. Я чувствую неуверенность, раздражение и злость. И это не значит, что я беспомощна. Просто мне очень сложно помогать вам в таких условиях. Мне кажется, что Вы говорите так, как будто я на вас нападаю, а вы защищаетесь. Кто я для вас в этой ситуации? Не ответив напрямую, она сперва начала говорить что-то совсем не относящееся к разговору. Я решила оставить все как есть, и посмотреть, чем это закончится. Она спонтанно перешла к теме матери: - Такая деликатная, если увидит, что у меня что-то не так, то никогда не спросит, что со мной происходит. (От двойного послания появилась головная боль). - Она постоянно требовала от нее быть лучше всех, вести себя идеально. Кричала на меня в присутствии других людей, если ее поведение не соответствовало ее нормативам, - с затаенной обидой, как мне показалось. Я осознала, что она рассказывает про себя достаточно интимные вещи и что у нее на меня негативный материнский перенос. - Спасибо, что доверяете мне такие личные переживания! - Да, я даже матери ничего такого никогда не говорила, - она наконец-то поменяла позу на более расслабленную. - Для меня лично и для успешной психотерапии это очень важно, - продолжала я поддерживать тему доверительных отношений. Мое напряжение снизилось, и я тоже расположилась на стуле более комфортно. В общем-то, по возрасту я не очень подхожу на роль матери. А на кого из вашей жизни я могу быть похожа? - На подругу. Поговорили о ней, поддержала позитивный перенос и после развела контексты. - Как вы себя сейчас чувствуете? - Нормально, - машинально, «от головы», ответила она. Я обратила ее внимание на изменение мышечного тонуса, однако она не согласилась со мной, сказав, чувствует себя точно так же, как и до начала занятия. Время вышло. В конце я еще раз поблагодарила ее за доверие и ушла с проглоченной злостью. Я понимала, что она обесценила нашу работу на словах, а потом еще платить не хотела. Для прояснения вытесняемого материала я использовала рисуночный метод. Вот как выглядела наша вторая сессия: 2. Я проанализировала записи сессии и нашла несколько моментов вытесняемых переживаний. Больше всего сил было затрачено на подавление обиды в ответ на ее оценку «слова, слова и никакой конкретики». Вспомнила, какой измочаленной я чувствовала себя. Осознала желание прекратить терапию. Было очень трудно и личного интереса совсем не осталось. Был только профессиональный азарт: а что дальше? Я нарисовала идеальное взаимодействие, какой бы я хотела видеть сессию. Рисуя, испытывала душевный подъем. Думала о танце сближения и отдаления, который все еще надеялась станцевать на пару с ней. Идеальная сессия. Сессия 3. В самом начале сессии я выложила рисунки. Объяснила, как себя чувствовала, обратила ее внимание на руку в кармане. Сказала, что во мне боролись два противоречивых желания: чисто по человечески мне хотелось бы ее… отвергнуть, но как терапевт я этого делать не буду, хотя мне сложно работать в таких условиях. Рисунок идеальной сессии ее энергезировал, она долго вертела его в руках. Я рассказала о своих фантазиях, какой бы я хотела видеть терапию. Поговорили о сотрудничестве. Я спросила о жизни, что нового произошло, какие изменения? - Никаких изменений. Я замолчала, а она начала рассказывать и буквально через пару фраз сказала: - Последнее время я чувствую себя спокойнее. Участвую в праздниках, поднимаю бокал… - Теперь вы чувствуете себя спокойней в ситуации общения на вечеринках, и эти изменения меня радуют – специально выделяю интонационно. Наталья продолжает переключаться в оценочную плоскость и начинает рассказывать о том, сколько раз она обращалась в поликлинику и ей ни разу не помогли. - Я готова поддержать эту тему и еще поговорить о бестолковых докторах, и особенно психотерапевтах, но раз уж вы клиентка, почему бы вам не решать свои проблемы? - твердо и достаточно агрессивно спросила я. «Хорошие клиентки определенно так себя не ведут!» я поняла, что попала на невротические качели – вины-обиды, прекратила процесс и попробовала по- другому: - А не считаете ли вы, что ваша склонность оценивать привела вас к такому состоянию? - Да, я очень придирчива к другим и к себе. Я себя мучаю, и другим тоже достается. Я все время думаю о том, какая я закомплексованная… что же мне делать? Очередную ловушку безответственности я сперва не распознала: - Любить себя. Однако сейчас я понимаю, что советы по-прежнему не помогают, а я не хочу нести ответственность за твою жизнь. - Подавлять себя ты уже умеешь. Если ты делаешь одно и то же, ты получаешь один и тот же результат. Давай попробуем исследовать то, как ты можешь по-другому поступать с собой, чтобы получать другой результат. Я тороплюсь. Много тревоги. Предлагаю классический эксперимент по исследованию субличностей: угнетатель и угнетенный, top god and under dog. - Так это что, раздвоение личности, шизофрения? - Если тебе интересно, что происходит, ты можешь разделиться на 2 части. То, что ты не сойдешь с ума и не умрешь на психотерапии, я обещаю. И потом, не забывай, что здесь – медицинское учреждение, где полно докторов. Ежели что -откачаем! Доминирующая субличность имеет голос матери: «Ты плохая, такая-сякая…». Неожиданно четко звучит, чего хочет угнетаемая: - Хочу разговаривать в транспорте громко! Мы обсуждаем ситуацию, когда ей частенько ставится в укор громкий голос в общественном транспорте. Исследуя угнетаемую, обнаруживаю, естественно, подавляемую обиду, которую предлагаю предъявить матери: - Что вы! Я не могу сказать ей!! - Открою тебе маленький секрет: это не шизофрения, твоей матери здесь нет реально. Это всего лишь эксперимент, и здесь созданы оптимальные условия для него. Ты можешь рискнуть и научиться чему-то новому. Но слишком страшно ей было, и мы остановились на достигнутом. Я дала ей домашнее задание: осуществить свою детскую мечту, громко поболтать в троллейбусе, используя поведенческий метод десенсибилизации: сперва в пустынном транспорте, затем в малолюдном и, в конце концов, в час пик. Она пожаловалась, что устает, не восстанавливается, и я предложила ей походить на дневной стационар центра пограничных состояний. - Каково тебе сейчас? - спросила я ее напоследок. -Спокойней! – легко ответила она и ушла. На коридоре ее ждал муж. Сессия 4. Пришла вовремя. - Раз я на дневном стационаре, стало быть, психотерапия бесплатная? - Кончено, 20 минут на повторный прием я могу вас уделить! Я встаю, одеваю халат, шапочку, повязываю на шею ватно-марлевую повязку. Тяну, злюсь, превращаюсь в механизм по выписыванию рецептов. Первые минут 10 она рассказывает о своей тяжелой жизни и бедственной экономической ситуации (достаточно обеспеченная семья из двух работающих взрослых без детей со своим жильем), я сохраняю присущую роли безучастность. - Я очень послушная пациентка и всегда выполняю назначения врача. - Доктор сказал: «В морг», значит, в морг… Наконец она понимает, что лечить ее я не буду и говорит. - Я не хочу продолжать психотерапию, так как не чувствую эмоциональной отдачи. - А как вам прошлый сеанс? - Мне понравилось. - Понравилось – это про эмоциональный подъем, а то, что вы утверждаете, что его не чувствуете - это про обесценивание. - «И за сеанс платить не хочет! Но здесь и сейчас условия диктуют другое - я врач гос. службы, ГЦПС АО ПС N 2». - И если вы хотите официального обслуживания, я могу это сделать. Оставшееся время выясняю, что дают, в какой дозе. В конце концов она прямо говорит, что столько платить для нее дорого. Предлагаю посещать группу с условием месячной предоплаты. Охотно соглашается. Дает деньги за компакт-диск с записью наговоренного мной эриксоновского транса, чем хоть немного утешает меня. Сессия 5. На группе 4 человека. Наталья ведет себя достаточно раскованно и активно. Но фоне проблем других людей ее кажутся пустяковыми. Говорит, что теперь может поднимать бокал и руки не трясутся. Проясняю, что алкоголь она не любит и пьет его через силу, чтобы поддержать компанию мужа. - Чего хотите? - Не боятся. - Представляете, приходите вы в билетную кассу и просите: «Мне пожалуйста билет, куда угодно, но только не в Ялту!». Я знаю, чего вы не хотите, а чего хотите – не понятно. - Эсина, помоги мне почувствовать себя уверенно в ситуации, когда я пью алкоголь. - Я думаю, как. (И не только над этим. Обилие алкогольной тематики насторожило меня в плане наличия возможной зависимости. Я решила проверить, есть ли у нее синдром оживления). - Можно было бы кончено на пиво рвануть… (посматривая на часы). Н. оживляется. -….. но пить на психотерапии нельзя. А что ты делаешь для того, чтобы чувствовать себя неуверенно? - Я представляю ситуацию в будущем, как я сижу за столом, соглашаюсь выпить, но не пью, за что меня все осуждают. Я понимаю, как это стыдно и чувствую ужас-ужас-ужас. Какой позор! Эмоционально включается, краснеет. Говорю ей об этом. - Все видят, что у меня лицо пунцовое, от этого еще хуже. Я подумала о том, как бы дедраматизировать ситуацию и попробовала применить негативную фантасмогорию: - Что самое страшное в этой ситуации? - Осуждение других людей. - Мне интересно, что же в нем такого страшного. Попробуй усилить до максимума осуждение. Некоторое время развивает тему себя-плохой, заканчивая словами: - Я не такая, какой бы хотела быть. - Ты не совершенна. И какое самое ужасное наказание можно придумать для такого ужасного проступка? Что может спасти от позора такого масштаба семью? Уходя от вопроса, начинает меня на полном серьёзе уверять, что все далеко не так плохо. Я отшучиваюсь, затем объясняю, что это всего лишь упражнение на исследование страха. Определив для себя высшую меру наказания, Наталья немного успокаивается. Подробно поговариваем похороны, кладбище, надгробную эпитафию: «Простите, что у меня дрожат руки». И так как дело было в группе, я предложила обратиться к участникам с этим посланием. На группе присутствовала еще две девушки, одна из них очень набожная и выздоравливающий алкоголик с ремиссией полтора года. Обратная связь была такова: - Я тебя прощаю. У меня самого иногда дрожали руки, и что самое обидное, иногда даже проливал. - Бог простит. - Нет тебе прощения! - с пафосом заявляет самая проработанная клиентка. Наталья улыбается. Я попробовала утилизировать ситуации из моего детства, осознавая контрперенос: - Я понимаю твой страх осуждения. Были ли ситуации из более раннего периода жизни, когда приходилось сталкиваться с осуждением? - Нет. Привычно собираю эмоциональную обратную связь на участников группы. Ей полегчало от того, что она рассказала о своем страхе: - Я смотрю, никого мой страх не шокирует. И он уже изменяется. Раньше это был страх перед рюмкой, затем он перешел на фужер, затем на стакан, затем на бокал пива, затем на само понятие об алкоголе. Теперь начался обратный процесс. Я охотно подхватила: - И ты можешь заметить, как по мере того, как страх перед выпивкой медленно переходит в страх перед бокалом пива и происходит что-то другое, мне неизвестное, страх уменьшается и превращается в страх перед фужером и неизбежно мигрирует в страх перед рюмкой и может еще какие-то изменения, позволяющие чувствовать себя более комфортно, присоединяются прямо сейчас, именно в тот момент, когда страх перед рюмкой превращается в страх перед пипеткой! Наталя (озадаченно): - Я об этом не думала… Я ничего больше не делала, просто проследила за тем, чтобы она вышла из транса к концу занятия. Сессия 6. На предыдущей сессии я упустила важный, как мне показалось, момент: интроецированный стыд. И так как запрос был все тот же, мы занялись этим интроектом. «Я понимаю, что это стыдно» – как поняла впервые, работа направлена на переосмысливание детского утверждения. Я удивилась, что некоторые явления она очень критикует, некоторым безоглядно доверяет. Анализировали ее негативные проекции на окружающих. Как она свою склонность оценивать всех, включая себя, проецирует на окружающих, а потом себя запугивает. Я похвалила ее смелость в предъявлении таких болезненных переживаний на втором групповом сеансе. С помощью группы она сформулировала новое, более зрелое отношение к утверждению, что она всегда и везде должна вести себя идеально. Работа с материнской фигурой сопровождалась эмоциональным отреагированием довольно сильных «негативных» чувств, и после того, как она позволила себе ее ненавидеть, проявилась и любовь к ней. В общем, мне понравилось. Кроме того, она проходила параллельно курс иглорефлексотерапии. Грандаксин к тому времени уже не был нужен и я постепенно его отменила. Запрос ее я выполнила, однако в процессе работы пришло осознание того, что я не хочу работать в таких условиях, когда предложение помощи грозит уголовной ответственностью, это порождает страх и мешает установлению доверительных отношений с моей стороны. Я использовала это осознание как стимул для изменений и устроилась на другую работу.